Мастер Шен Янь

 Автобиография Мастера Шен Яня

Уход из дома

Я родился в сельской местности, на ферме недалеко от Шанхая. В тринадцать лет я покинул дом, чтобы стать буддийским монахом. Местный монастырь, в который я поступил, как и большинство других в Китае, назывался чаньским храмом. Но, на самом деле, чаньская теория и практика там почти никогда не обсуждались. У большинства из нас, молодых монахов, не было ясного представления, что такое действительная практика чань. Наше обучение состояло просто в строгой дисциплине, предписанной монахам в повседневных делах, таких как стирка одежды, работа в поле, готовка и ежедневные ритуалы. Также мы изучали важные сутры, такие как Сутра Амитабхи, Лотосовая и Алмазная сутра. Впрочем, ежедневный труд не был проблемой для меня; хуже всего давалось запоминание сутр. Нужно было учить так много, и я чувствовал себя очень глупым. Мой наставник говорил: «Твои кармические препятствия очень тяжелы. Ты должен сделать большое усилие, чтобы преодолеть их. Совершай простирания перед бодхисатвой Гуаньинь».

В течение дня было мало времени для практики, поэтому я простирался перед Гуаньинь пятьсот раз вечером и столько же утром, перед подъёмом. Однажды, через три месяца таких занятий, меня охватило очень освежающее и приятное чувство. Казалось, что весь мир изменился. Мой ум стал очень ясным и ярким. В дальнейшем, запоминать было нетрудно, и я начал учиться очень быстро. До сих пор я верю, что Гуаньинь помогла мне. И важнее всего то, что у меня появилось глубокое понимание ответственности за Учение.

Мне было тринадцать лет, и я ничего не знал об истории буддизма, но всё же чувствовал, что буддизм находится на пути к исчезновению. Большинство китайцев слабо понимало Дхарму (Учение). Учителей было очень мало, и всё, что я узнавал, исходило только из разучивания священных текстов. В китайском буддизме не было систематического образования монахов. Развитие монаха обычно шло постепенно и незаметно, через опыт обыденной жизни. Планового обучения просто не было. Я сочувствовал тем, кто никогда не слышал о Дхарме, и понимал важность возрождения буддизма. Я дал обет узнать больше об Учении Будды, чтобы однажды я смог передавать его другим.

В Шанхае

Из-за борьбы с коммунистами в том районе, наши монахи переехали в Шанхай. Там наше благополучие полностью зависело от пожертвований за совершение похоронных обрядов. Грустно было смотреть на то, как монахи и монахини выполняют формальные ритуалы, вместо того, чтобы проповедовать буддизм. Я занимался этим два года. Всё это время я чувствовал, что мои кармические препятствия тяжелы. Но примерно тогда же я узнал о семинарии в Шанхае, где молодые монахи могли получить буддийское образование. Так что я сбежал из своего монастыря, чтобы поступить в эту школу. Позже, когда мой наставник прибыл в Шанхай, он одобрил это решение.

В школе у некоторых людей было благородное чувство призвания, а другие пришли туда просто получить какое-то образование. Семинарию основал ученик Мастера Тай Сюя, одного из великих наставников, возродивших современный китайский буддизм. Тай Сюй, в свою очередь, испытал большое влияние Великого Наставника Оу И, жившего в династию Мин. Оу И не одобрял сектантство и настаивал, что со времён Будды Шакьямуни была лишь одна буддийская традиция. Он уделял равное внимание восьми школам: Хуаянь, Тяньтай, Чань (Дзен), Вейши («Только Сознание»), Винайя, Чжунгуань (Мадхьямака), Цзинту (Чистая Земля) и Эзотерическому Буддизму. Большинство преподавателей в школе были учениками Тай Сюя.

Я изучал историю буддизма и учения Винайи, Вейши, Тяньтай и Хуаянь. В школе придавали большое значение и физическим упражнениям. Мы знимались Тайцзицюань и, под руководством учителя из монастыря Шаолинь, шаолиньским ушу. В нашей практике особенно подчёркивалось ритуальное покаяние. Мы медитировали, но без очень ясного представления о правильном методе практики. Поэтому было трудно извлечь из медитации реальную силу. Мы считали, что понадобятся годы, чтобы получить пользу. Я вспоминал, что даже Будда Шакьямуни занимался практикой шесть лет. И что Мастер Сюй Юнь, покинув дом в двадцать лет, всё ещё практиковал в пятьдесят, и мир ещё ничего о нём не слышал.

Люди с глубоким медитативным опытом или признанные просветлёнными никогда не объясняли своих переживаний. Когда они говорили друг с другом, их слова были странными, а смыслы ускользали. Там были ученики постарше, что несколько лет провели в медитационных залах. Когда я спрашивал их о практике, они обычно говорили: «О, это несложно. Просто сиди. Когда ноги перестанут болеть, всё будет в порядке». Иногда монах получал гунъань (яп. коан) для медитации, но в целом систематического обучения медитации не было.

Однажды в семинарии я участвовал в чаньском затворничестве. Я должен был просто сидеть в медитации, до тех пор, когда удар «палочки благовоний» (жезл наставника — плоская палка с ручкой) звал нас на медитацию ходьбы. Никто не говорил мне, что делать, не давал никаких указаний. У нас была поговорка, что нужно сидеть, «пока дно не выпадет из бочонка смолы». Только тогда можно было увидеться с наставником.

Иногда, сидя в медитации, я думал: «Что я должен делать? Надо ли повторять имя Будды? Или делать что-то ещё? Что такое медитация, на самом деле?» Я продолжал задавать себе эти вопросы, пока не превратился в большой шар сомнений. Однако, пока я был в этой школе, мои сомнения так и не разрешились.

Со временем, из материкового Китая я переехал на Тайвань, где меня призвали на военную службу. Несмотря на мои обязанности солдата, каждый день я находил время помедитировать. Мои сомнения, всё ещё не разрешаясь, приводили к возникновению всевозможных вопросов. В буддийских учениях было много противоречий, с которыми я не мог разобраться. Это очень беспокоило меня, поскольку я глубоко верил в учение Будды и полагал, что сутры не могут ошибаться. Меня тяготили такие вопросы: «Что такое просветление?» — «Что такое буддовость?» Подобных вопросов было много в моём уме, и я отчаянно нуждался в ответах.

Встреча с Мастером Лин Юанем

Это подспудное сомнение было всегда рядом. Когда я работал, оно исчезало, но, когда я занимался практикой, это удушающее сомнение часто возвращалось. Такая ситуация длилась годами, пока я, в двадцать восемь лет, не встретил своего первого настоящего мастера. Я приехал в монастырь на юге Тайваня, где иногда читал лекции. Я узнал, что там же гостит знаменитый монах Лин Юань. В ту ночь мы должны были спать на одном помосте. Увидев, что он медитирует, а не спит, я сел рядом с ним. Я по-прежнему тяготился вопросами и отчаянно хотел их разрешить. А он казался совершенно безмятежным, ни единой проблемы во всём мире, и я решил обратиться к нему.

Он внимательно слушал мой рассказ о многочисленных сомнениях и проблемах. В ответ он только спрашивал: «Ещё что-нибудь?» Я продолжал в том же духе ещё два или три часа. Я был очень возбуждён и нетерпеливо ждал ответов. Наконец он вздохнул и сказал: «Брось!», он внезапно хлопнул по лежаку и крикнул: «Брось!» Эти слова поразили меня, как молния. Моё тело покрылось потом; я чувствовал, будто внезапно вылечился от сильной простуды. Огромную тяжесть, я чувствовал, внезапно сняли с меня. Это было очень уютное и целебное ощущение. Мы просто сидели там, не произнося ни слова. Я был чрезвычайно счастлив. Это была одна из самых приятных ночей в моей жизни. На следующий день я продолжал переживать огромное счастье. Весь мир был свеж, как если бы я увидел его впервые.

Тогда я понял две важные вещи, необходимые для практики. Первая относится к причинам и условиям. Над некоторыми вещами вы не вполне властны. Ваша карма, карма других, окружающая среда — должны сложиться благоприятно для вашего продвижения в этой жизни. Для больших успехов в практике у вас должна быть эта кармическая склонность — должны быть подходящие условия.

Во-вторых, нужны эффективные методы практики, под руководством квалифицированного наставника. С тех пор, как я покинул дом, я посвятил практике пятнадцать лет. Мне казалось, что это уж слишком много. Раньше, когда я спрашивал совета у учителей, они просто говорили: «Усердно трудись. О чём ещё говорить?» Но теперь я понял, что есть два требования: усердная работа по хорошему методу и хороший наставник.

С тех пор я искал, прежде всего в сутрах, способы практики, методы для развития дхьяны (глубокого сосредоточения). Ученик с некоторым опытом, как правило, может добиться успеха при помощи этих методов. Хотя тексты не всегда ясны, настойчивость и упорная работа, рано или поздно, приводят к успеху — и метод становится понятен. В частности, я искал средства успокоить ум быстро, сделать его открытым и беспрепятственным. Ум большинства людей закрыт и эгоистичен. Когда ум успокоен, он открывается. По мере практики, можно научиться контролировать эмоции и омрачения, когда они возникают в повседневной жизни. Я освоил эти многочисленные методы, чтобы помочь себе и другим.

Я узнал три основные принципа буддизма: предписания, самадхи (спокойное сосредоточение) и мудрость. Я начал изучать Винайю (кодекс дисциплины), которая излагает предписания, или правила поведения для монахов и монахинь. Предписания — это ориентиры для жизни в согласии с учением Будды. Без прочного основания обетов, практика самадхи может привести вас на «внешние пути» (где потеряна суть Учения) или к извращённым взглядам и поведению. Предписания защищают нас и удерживают на правильном пути.

Также я читал много писаний. Когда у меня не было наставника, я принимал писания как наставника — рассуждая, что, если мои взгляды расходятся с сутрами, то я обнаружу свои ошибки. Раньше, когда я читал сутры, я видел много противоречий. Например, каждая сутра подавалась как истинное учение. Но как это может быть? Эти противоречия исчезли, когда я увидел, что сутры выражают разные уровни проповеди Дхармы. Будда учил разных людей разным вещам, в зависимости от их опыта и уровня достижений.

С Мастером Дун Чу

Когда я попал на Тайвань, меня призвали в армию. Однако вскоре я вновь захотел надеть монашеское одеяние. Там был наставник Дун Чу, в котором я чувствовал необыкновенного человека. Он не читал лекций и не наставлял никого в практике. Не стремясь ни к славе, ни к тому, чтобы иметь много последователей, он пользовался большой известностью и уважением. Его речь была необычна и оказывала поразительное воздействие на людей. Он был наследником обеих чаньских традиций: и Линьцзи, и Цаодун. Позже я узнал, что при нашей встрече у него появилось желание, чтобы я стал его учеником, но он ничего не сказал об этом. Когда это открылось, я и в самом деле стал его учеником.

Время, проведённое с ним, оказалось одним из самых сложных периодов моей жизни. Он постоянно обескураживал меня. Это напоминало мне то, как Марпа обращался со своим учеником Миларепой. Например, приказав перенести все мои вещи в одну комнату, затем он заставлял меня перебраться в другую. Потом мне приходилось возвращаться обратно. Однажды он велел мне запечатать дверь и прорубить новый вход в другой стене. Мне приходилось вручную таскать кирпичи от дальней печи вверх, в монастырь. Обычно мы пользовались газовой плитой, но наставник часто посылал меня в горы собирать особый вид дров, на котором он любил заваривать себе чай. Он постоянно ругал меня за то, что я нарубил дрова слишком мелко или слишком крупно. Я часто подвергался подобным испытаниям.

В практике все было точно так же. Когда я спрашивал его, как мне заниматься практикой, он говорил, чтобы я шёл медитировать. Но через несколько дней он приводил слова известного наставника: «Нельзя сделать зеркало, полируя кирпич, и нельзя стать Буддой, занимаясь сидячей медитацией». И он приказывал мне совершать простирания. Затем, еще через несколько дней, он говорил: «Это — не что иное, как собака, подбирающая с земли дерьмо. Читай сутры!» После того, как я читал сутры в течение пары недель, он снова начинал ругать меня, говоря, что патриархи считали сутры пригодными только для прочистки ран. Он говорил: «Ты умный. Напиши сочинение». Когда я показывал ему сочинение, он разрывал его на куски со словами: «Всё это чужие мысли». Затем он призывал меня использовать свою собственную мудрость и говорить оригинальные вещи.

Когда я жил с ним, он запрещал мне пользоваться покрывалом, потому что ночью монахи должны заниматься медитацией. Если устанешь, можно поспать, но нельзя пользоваться такими удобствами, как постель или покрывало. Эти деспотичные правила и приказания, на самом деле, были его методом воспитания. Всё, что я делал, было неправильно, даже если он сам только что велел мне это сделать. Хотя сложно думать о таком отношении как сострадательном, на самом деле оно действительно было таким. Если бы я не получил подготовки с такой дисциплиной, я бы не добился успеха. Проведя вместе с ним столько времени, я также понял, что изучение Дхармы Будды — очень энергичная работа, и что в практике надо опираться на себя самого.

Одиночное затворничество

Проведя два года с наставником Дун Чу, я отправился в уединенное затворничество в горах. Уходя, я сказал ему, что клянусь усердно заниматься практикой и не подвести Дхарму. Он ответил: «Не так! Что такое буддизм? Что такое Дхарма? Самое важное — не подвести себя!»

Однажды наставник Дун Чу сказал мне: «Отношения между наставником и последователем подобны отношениям между отцом и сыном, учителем и учеником, но это еще и дружба. Наставник может руководить, критиковать и исправлять, но последователь должен нести ответственность за собственную практику. Наставник не может переживать за своего последователя, как мать. Наставник просто приводит последователя на Путь; последователь должен идти по Пути сам».

Напоследок наставник Дун Чу сказал мне. что последователь должен уделять внимание и мудрости, и заслугам. Занимаясь практикой в одиночестве, можно развивать самадхи и мудрость, но последователь должен помнить, что есть живые существа, которые нуждаются в животворной Дхарме Будды. Он сказал: «Контролируй себя. Когда ты можешь контролировать себя, ты можешь свободно достичь гармонии со множеством людей».

В первые полгода своего затворничества я уделял внимание покаянным простираниям, чтобы избавиться от дурной кармы. Сначала я совершал простирания при помощи Лотосовой сутры, а затем — при помощи Аватамсака-сутры. Прочитав иероглиф, я произносил мантру, а потом совершал простирание. Мантры были такими: «Намо фахуа хуэйшан фо пуса» («Поклоняюсь буддам и бодхисатвам из Лотосового Собрания») для «Лотосовой сутры» и «Намо хуаянь хайхуэй фо пуса» («Поклоняюсь буддам и бодхисатвам из океана мудрости Аватамсака-сутры») для Аватамсака-сутры. Так я читал весь текст сутр. После совершения простираний в течение пяти часов я занимайся медитацией. В других случаях я повторял имя Будды Амитабхи.

С тех пор, как я приступил к затворению, мой ум стал очень спокоен и упорядочен, и никогда не испытывал волнения. Я чувствовал себя очень счастливым, как будто вернулся домой. Один раз в день я ел листья дикого картофеля, который посадил сам. Я жил в хижине, при которой был двор. Сзади были стены, но фасад выходил на утёс. Хотя я все время был во дворе, у меня никогда не было ощущения закрытости.

В конце концов я стал меньше заниматься простираниями, посвящая больше времени медитации и чтению сутр. Ещё я много писал. Шесть лет прошли очень быстро: у меня было слабое ощущение времени. Я не достиг того, к чему стремился, но другие люди постоянно убеждали меня вернуться, и я покинул горы. Вернувшись в Тайбэй, сначала я чувствовал себя неадекватно. Я подумал, что для того чтобы проповедовать Дхарму Будды в наш век, мне нужны современное образование и учёная степень. Так я решил получить образование в Японии. Подготовка заняла почти год. Тем временем я продолжал читать лекции и писать.

В Японии

В тридцать восемь лет я отправился в Японию и начал работать над диссертацией по буддийской литературе. Я написал её за сравнительно короткий срок в шесть лет. Я объясняю это не каким-либо врожденным даром, а дисциплиной практики и состраданием бодхисатвы Гуаньинь. В то время у меня были финансовые трудности, и я часто был готов вернуться на Тайвань. Мой руководитель, который тоже был практикующим буддистом, сказал: «В одежде и пище нет ума Пути, но в уме Пути всегда будет пища и одежда». Услышан это, я стал ежедневно простираться перед Гуаньинь. Занятно, что через какое-то время я стал получать раз в год подношения от кого-то в Швейцарии, которых хватило на оплату моего обучения и публикацию моей диссертации. До сих пор я не знаю, кто был тот благодетель.

За это время я посетил различных наставников дзена и эзотерического буддизма. Наибольшее влияние на меня оказал Бантецугу Роси, ученик Харады Роси. Я посетил несколько зимних затворений в его храме в Тохоку. Этот храм расположен на севере Японии, в очень суровом окружении. Более того, казалось, что сам наставник тоже старается обращаться со мной пожёстче, — нередко он приказывал своим помощникам поколотить меня. Изо всех людей там я был самым образованным, и он часто говорил: «У вас, учёных, много эгоистичных привязанностей и омрачений. Ваши препятствия велики».

Когда я уезжал от него, он сказал: «Отправляйся в Америку и проповедуй там». Я ответил: «Но, наставник, я не знаю английского». Он сказал: «Дзен не опирается на слова. Зачем беспокоиться о словах?»

Примечание редактора:

Мастер Шен Янь получил передачу Дхармы в двух главных направлениях чань-буддизма, Линьцзи (яп. Риндзай) и Цаодун (яп. Сото). В генеалогическом смысле, Шен Янь — потомок Бодхидхармы (?—ок. 530), первого патриарха Чань в семьдесят втором поколении и Хуэйнена (638-713), шестого патриарха Чань, в шестьдесят седьмом поколении. В преемственности Линьцзи наставник Шен Янь — потомок наставника Линьцзи (?-866) в шестьдесят втором поколении и наставника Сюй Юня (1840-1959) в третьем поколении. В этой линии он непосредственный преемник наставника Лин Юаня (1902—1988).

В преемственности Цаодун наставник Шен Янь — потомок одного из основателей, наставника Дуншаня (807—869) в пятидесятом поколении и непосредственный преемник наставника Дун Чу (1908—1977).

«Поколение» означает передачу Дхармы от наставника к ученику. Таким образом, эта передача обеспечивает преемственность не только самой Дхармы, но и конкретной традиции в её учениях и практике.

Перевод П. Л. Гроховского и др., под ред. Постоянного Озарения